Не ошибусь, если назову Набокова самым не русским русским писателем. И при этом — большим русским писателем. Конечно найдется немало поклонников набоковского творчества, которые вполне обоснованно зачислят писателя в пантеон великих, но в противовес им найдутся иные, те кто органически не принимает и даже возмущены его «писаниной». Характерен взгляд Шмелева, самого русского из русских: «Какой вонький задавака». Бабель же, ознакомившись с прозой Набокова, крайне забавно его отметил: «Хороший писатель, только писать ему особо не о чем».
 Первый язык Набокова – английский. Сама Британская империя начала ХХ века необычайно самодовольна и высокомерна, ее граждане прочно пропитаны снобизмом и сознанием своей исключительности. Все эти качества в полной мере можно отнести и на счет автора «Лолиты» и «Других берегов». Кстати, упомянутые выше книги вышли в свет именно на английском и только спустя годы появились их русские версии. Любопытно, но американская Википедия вообще именует нашего Набокова великим американским писателем. Только «наш» ли он?
 Набоков действительно и свой и чужой своей родине одновременно, в этом его сила и слабость. В этом универсализм и узость его. Однако, он свой и чужой России ровно в той мере, как свой и чужой ей Петербург – эта «увеличенная проекция Европы на пространстве камня и воды». Набоков мог явиться только в Петербурге и нигде больше. Именно из этого города, города снобов, эстетов и созерцателей и вылетела на пространство мировой культуры причудливая и ни на кого не похожая бабочка по имени Владимир Набоков. 
 Он воспитывался в англофильской семье и с детства чувствовал себя «англичанином». В автобиографическом романе «Другие берега» (1954) он пишет: «В обиходе таких семей как наша была давняя склонность ко всему английскому. Бесконечная череда удобных, добротных изделий текли к нам из английского магазина на Невском. Эдемский сад мне представлялся британской колонией».

Правда, в первые годы эмиграции, интонация молодого англофила несколько поменялась.

 В эссе  «Кембридж он проводит крайне любопытное сопоставление русского и английского характера. „Между ними и нами, русскими, − некая стена стеклянная; − писал он, − у них свой мир, круглый и твердый, похожий на тщательно расцвеченный глобус. В их душе нет того вдохновенного вихря, биения, сияния, плясового неистовства, той злобы и нежности, которые заводят нас Бог знает в какие небеса и бездны; у нас бывают минуты, когда облака на плечо, море по колено, − гуляй, душа! Для англичанина это непонятно, ново, пожалуй, заманчиво“. Набокова удивляло, что даже напившись, англичанин никогда не «переступит известной черты», что «никогда, самый разымчивый хмель не заставит его расчувствоваться, оголить грудь, хлопнуть шапку оземь…» Он ловил на себе косые взгляды, если, позволял себе излишнюю откровенность.
 В одном из интервью 1954 г. писатель сказал: «Я всегда считал, еще в те времена, когда учился в гимназии, что национальность писателя не имеет серьезного значения». Но счел нужным уточнить: «Сегодня я считаю себя американским писателем, который когда-то был русским».

 Но уже позже, в ноябре 1956-го наш англофил пишет в послесловии к американскому изданию «Лолиты»: «Личная моя трагедия − которая не может и не должна кого-либо касаться − это то, что мне пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка». Согласимся, что здесь звучит уже почти тургеневская тема. И кто после этого скажет, что он не русский?