10 апреля «Жирафы» впервые за свою историю замахнулись на творчество «матерого человечища» — Л.Н.Толстого. Тема обсуждения – повести «Смерть Ивана Ильича» и «Отец Сергий». Поиск смысла жизни, сомнения и разочарования сопутствовали Толстому всю его сознательную жизнь и находили воплощение во многих его произведениях. Уникальность же первого из обсуждаемых сегодня произведений заключается в том, что автор с холодной головой впервые подходит к анализу такого неминуемого явления в человеческой жизни, как смерть. Ощущение приближающегося конца заставляет главного героя по-новому взглянуть на свою, увы, прожитую жизнь, переосмыслить все прежние смыслы и установки и прийти к неутешительному выводу, что жизнь была прожита напрасно и впустую. Вывод страшный и жестокий, но своим беспристрастным приговором и отношением к главному герою автор доказывает читателю простую и неоспоримую мысль: «Так жить нельзя». А раз так, то нужно не плыть по течению жизни, а пытаться осознанно менять ее и находить свои смыслы. Толстой предлагает всем нам взглянуть на жизнь и смерть Ивана Ильича и задать себе пока не поздно честный вопрос: «А сам-то я правильно живу?»
Не подвергая сомнению гениальность автора, и вечную актуальность поставленных им вопросов, клуб все же разошелся во мнении относительно гениальности обсуждаемых сегодня произведений. Стихия литературно-философских дискуссий всецело захватила участников клуба и держала в своей власти почти четыре часа. Горящие глаза и несколько чайников чая явились закономерным итогом встречи. Впрочем, один из старейших участников клуба сегодня с иронией напал на традиционное для жирафов чаепитие, покритиковал его и по доброй интеллигентской традиции, выпив чай, не смог предложить ничего другого. Это «Синий жирафъ!!!»
Председатель клуба — Гайдышев Александр Григорьевич.
Осмысляя классику
Миронов Данила Андреевич — авторская колонка.
О Толстом (Перечитывая «Смерть Ивана Ильича» и «Отец Сергий»).
Толстой – зеркало русской души.
В его произведениях отражены осевые искания русского человека. По Толстому и сегодня можно изучать особенности русского характера, необъятную ширину взглядов и поисков, глубинные измерения ландшафта славянской души. Толстой, словно набор линз для подбора очков в кабинете офтальмолога, являет поразительную оптику воззрений на мир, которая в нынешние времена актуальна как никогда. Тот, кто жаждет самопознания, тот не пройдет мимо него.
Можно воспринимать его как Монблан русской классической прозы, как гения, создавшего незабываемые художественные образы, отбрасывая его религиозно-этические представления как заблуждения и ереси. Такая точка зрения традиционна для круга людей, характеризующих себя интеллигентами. Толстой – не интеллигент, а интеллектуал. Нам ближе взгляд на Толстого не в усеченном варианте, а напротив, в целостном восприятии его идей и чаяний. Нам кажется, что говорить о Толстом в том ключе, что он в чем-то заблуждался или чего-то недопонимал, может только человек, находящийся в духовном отношении в самом начале своего духовного восхождения. Тем более неуместно подходить к нему с утилитарно-прагматических и потребительских позиций, как модно ныне – с позиции: нравится – не нравится. Людям с такими оценками лучше порекомендовать мармелад или шоколад вместо чтения трудов русского классика.
Для нас Толстой, прежде всего, одна из вершин, достигнутых совершенствующемся духом в поисках трансцендентного и абсолютного. Он вобрал в свои душевные меха весь комплекс идей и верований человечества и, не останавливаясь на сознательных объяснениях, решился все проверять своим душевно-духовным аппаратом. Не забираясь в дебри сакральных знаний, он предлагает своему читателю совершить увлекательнейшее приключение ищущей души навстречу к интегральному пониманию мира и себя в мире. Путь этот может осуществить каждый человек, мало-мальски умеющий читать.
Получив аристократическое воспитание, Толстой с детства впитал в себя весь тот комлекс благовоспитанного человека «камильфо», который он с неистовой яростью будет преодолевать всю свою жизнь в поисках подлинного начала. В своей «Исповеди» он беспощадно разбирает себя по-косточкам, подвергая каждый этап своей жизни критике и осмыслению. Сначала ложный комплекс светских идей, построенный на поверхностных представлениях, на лжи и лицемерии, позжнее «арзамасский ужас» встречи со смертью и осознание бессмысленности жизни. Обращение в сторону православия, религии как институту, в поисках веры. И наконец обретение некоей «философской веры». Хождение в народ. Отлучение от православной веры в качестве ересиарха и уход по железнодорожным шпалам в мир иной.
Схематичная и не вполне точная канва жизни Толстого нужна нам лишь для того, чтобы только наметить главные вехи его духовного поиска. В произведении «Отец Сергий» самим Толстым представлена эволюция такого характера на примере Касатского в трехчастной структуре его жизни. Вначале молодой аристократ и дворянин Касатский ослеплен ложными воззрениями света своего времени, что сказывается и в выборе профессии, и в сотворение себе кумира в образе государя-императора, и в кристаллизации в своем сознании иллюзии чистой и прекрасной любви, сродни лучшим литературным образцам того периода. Искусственность и надуманность мира Касатского рассыпается в прах в ситуации открытия некой правды в отношении своей невесты в момент интимного признания в любви. Оказывается, что фрейлина двора, его возлюбленная, на которую вначале он смотрел как на интересное увлечение в дань моде, всерьез захватила его сердце, сделав несвободным. До такой степени глубоко потрясла его встреча с этим человеком, что возникшая любовь, заслонила от него истинное положение вещей – ее адюльтер с императором.
Об этой связи знали все, кроме него. Но, спросим себя, что так потрясло Касатского, из-за чего он осуществляет первый столь резкий поворот в своей судьбе? Рассматривает ли он этот поступок с ее стороны как измену? Едва ли, император и возлюбленная одинаково боготворимы им, что дает повод думать о том, что он мог бы простить обоих, смириться с этикой света и строить свой благополучный мирок в социуме. Тем более, что именно этого он и искал на старте своего пути. Но парадокс заключатается в том, что, открыв для себя феномен бытия – любовь – Касатский вдруг понимает не столько ее невинный, в рамках света, проступок, сколько свое собственное ослепление и непонимание истин жизни. Все всё видели и знали, а он не увидел. Если бы он искал чистой и глубокой любви, то непременно нашел бы таковую, но искал он не то, а нашел лишь любовь искаженную, неподлинную в разбитых зеркалах собственных заблуждений. Любовь возможна в этом мире, и даже самое фантастическое мечатание о ней вполне осуществимо, если вы сами чисты и искренни перед собой. Но любовь, как самое честное и идеальное отражение, показывает человеку его глубинную изнанку – она дается всем, без нее жизнь неподъемна и темна, – но только чистые сердца могут открыть самую искреннюю, самую светлую ее сердцевину, пренебрегающим же свет – открываются лишь отсветы. Вот в этом пункте «погорел» Касатский, только отсветы и тени открылись ему в любви, свое несовершенство увидел он. Он понял, что именно его жизнь – есть ложь и лицемерие (что таков свет, он знал и ранее), и именно любовь вывела его на «чистую воду», показав всю ничтожность его химерических мелко-собственнических, эгоистических взглядов. Касатского как личности еще не было, был только набор светской дребени под маской блестящего, подающего большие надежды офицера. Случай с невестой открыл для него его самого.
Ответом на неприятие мира великосветских псевдоценностей становится его переход из жизни мирской в мир религиозно-духовный. Он мог бы уехать за границу и там предаваться всем излишествам: топя в вине, игре и женщинах неотягощенного поведения свои скорби, но он не делает этого, поскольку выбирает путь самокопания в корневых основаниях своей души, поиска собственной идентичности. Любовь как феномен, открывает своеобразный ящик Пандоры – другие феномены бытия: свободу, смысл жизни, веру, самопознание. Он потрясен тем, что жизнь, помимо поверхности, имеет свои глубины, корнями уходящими к истокам человечества, как бы мы сегодня сказали после Юнга – архетипам коллективного бессознательного. Поиск Касатского в этом направлении лег в сторону погружения в мир православного христианства. На этом пути его ждет испытание плоти, которое ему не удается преодолеть. Пытаясь усмирить и подчинить сознанию свою телесную ипостась, как тому цчит церковь, он терпит поражение: вожделение оказывается сильнее. В ситуации первого искушения похоти он лишает себя пальца, на вермя остудив бурлящие страсти, во втором случае он отпускает свою плоть впереди собственного духа. И здесь, как и в случае с невестой, для него очевиден не формальный проступок, о котором можно забыть, но духовный провал в бездну небытия. Тем более, что в тексте неоднократно говорится, что и в церкви есть отступление от канонов и исключения из правил для своих членов, как в случае с употреблением белого хлеба. Касатский понимает, что из-за блуда он утратил принципы, которые столько лет, как муравей, выстраивал в единый конус духа навстречу с Богом. Он мог бы остаться в церкви и нести свой сан и далее, но для него это было неприемлемо, поскольку он уже однажды бежал от лжи и лицемерия для того, чтобы обрести твердую почву под ногами – и, получается, что не нашел. В очередной раз, разувершись в себе, он снова принимает решение бежать от себя. На сей раз не с земли на небо, но с неба на землю, только на землю простого мужика, тот мир, который, в силу его образования и воспитания, был им незаслуженно обойден вниманием. Он оказался в Сибири в качестве учителя детей, и, вероятно, был счастлив до конца своих дней, как-то живописует Толстой.
Биография Касатского во многом соответствует духовным устремлениям самого Толстого с его осуждением света и доктриной опрощения. Для Толстого характерен подход к художественному образу с точки зрения рассмотрения характера, а не типа. Вся литература до него, да и после — искала типическое. Типология – болезнь русского писателя-интеллигента: ухватит одну-две типические ниточки и давай строчить и обличать жизнь и людей, на чем свет стоит. А как же – тут открывается целая философия: мы не Европа, не Азия, у нас особый путь! Тип воплощает общую тенденцию в единичном, тогда как характер непредсказуем и всеобъемлющ. Например, Чехов изучает исключительно типы; вся советская литература шаблонно-идеологически-типовая. И до сих пор кандовая школьная программа предлагает в качестве тем сочинений подумать школьникам над тем, какой образ в том или ином произведении воплощает тот или иной тип. Квадратно-гнездовое мышление, которое сегодня многие именуют совковым, благодаря именно интеллигентским усилиям все еще не искоренено из сознания соверменного российского человека. Мы все время нацелены дать оценки герою произведения, прежде заключив его в тот или иной тип человека, урезав и подмяв под свои убогие представления о жизни. Вообще, желание делить людей на типы – чисто интеллигентский фокус, от которого давно пора избавляться здавомыслящим людям. Все это чуждо не только нам, но и Толстому, он занимается изучением характеров, а характер – подвижен и неуловим, его невозможно зафиксировать в футляре какой-либо типологии. Попытка литераторов, которых традиционно относят к писателям второго ряда после Толстого, найти типологические черты в человеке, есть лишь выдергивание отдельных ниток человеческого бытия на земле, тогда как Толстой изучает человека как канат, как многотысячный моток ниток – то, что мы обозначили бы как монументальный подход. Писатели второго ряда сами определил себе такое место по причине, предположим мы, духовной слабосильности и игноривания философско-духовной проблематики. Воззрение Толстого на человека носит отчетливо многофасетчатый характер, что является отличительной чертой устройства персонально его души, гения человека Толстого. Он гений не потому, что создал уникальный по художественной силе язык и систему ярчайших образов в мировой литературе, т.е. не только мастер от литературы, он – гений исконно человеческий, нутряной по духовно-душевному складу. Толстой жил под звездой перфекционизма, (совершенствования): и когда верил в знание и самопознание, и когда пришел к выводу об истине бессмысленности жизни, и когда обрел понимание веры и смысла любви, – все время продолжал самосовершенствоваться далее. И неизвестно еще, что было бы дальше, если бы он превозмог недуг в Астапово и вернулся к своим поискам, ибо путь совершенствования бесконечен хотя бы и для совершенно мудрого. Путь Толстого – прямое тому свидетельство.
В произведении «Смерть Ивана Ильича» Толстой описывает тот ужас мысли о смерти, который был знаком ему не понаслышке. В довольно раннем возрасте умирает его брат Володя. «Умный, добрый, серьезный человек, он заболел молодым, страдал более года и мучительно умер, не понимая, зачем он жил, и еще менее понимая, зачем он умирает». Не находя для себя никакого рационального объяснения феномена смерти, Толстой, как гениальный художник, решается в художественной форме дать определение и описание тому ужасу, которым каждый из нас однажды будет поражен в самое сердце. Феноменологическое описание угасания – образец потрясающего эстетического воздействия для читателя любой духовной подготовленности. Речь даже не столько об ужасе самой смерти, сколько о трагедии человека в момент расставания с жизнью. Формально феномен смерти нам не дан как феномен бытия, т.е. то, что может быть пережито нами, скорее смерть относится к феноменам небытия – тому, о чем говорить живым не приходится. Толстой данное различие очень тонко почувствовал и дал картину именно умирания, ослабления жизни, угасания бытия. Трагедия Ивана Ильича состоит в том, что он не может подобрать объяснения тому, что с ним происходит. Живя в некоем виртуальном мире обыденности, он никогда не сталкивался с собственно феноменами жизни. И здесь все та же главная для Толстого тема изучения жизни, которая протекает в двух слоях: жизнь внешняя – социальная и жизнь внутренняя – духовно-поисковая. Толстой, словно пресловутый человек с молоточком, бьет в колокол каждого сердца, дабы разбудить его от спячки повседневности, дабы услышал он гулкий звон бытия. Толстой не устает бить в набат наших чувств, стремясь раскрыть через эстетическое воспритятие Истину, Добро и Красоту, используя для этого все возможные средства культурного арсенала – фактическое знание, этику, эстетику. Дарование Толстого позволило ему охватить все эти сферы, воплотив в художественных образах своего литературного творчества.
Смерть не является проблемой для человека, скажем мы, вспоминая Эпикура: пока мы есть – смерти нет, когда смерть приходит, нас уже нет. Но мысль о смерти – она для каждого человека разная. Диапазон размышлений может раскинуться от полного игнорирования данной проблематики, до патологической фиксации на теме смерти. Однако Толстой, вместе с древними греками с их вечным афоризмом «Memento mori» (помни о смерти), предлагает лишь путь к открытию и осмыслению темы.
Все, сколько бы нас ни было сегодня живущих на Земле людей, все мы умрем: и это достоверный факт. Но пока мы живы, каждый из нас может взять в руки книгу Толстого и погрузиться в мир трудных вопросов без ответов, чтобы выработать в себе отношение к этому факту, дабы потом не было мучительно больно, как Ивану Ильичу. И, может быть, жизнь наша после такого чтения переменится, и значит, миссия Толстого не окончена.
Толстой оставляет нам мысль о человеке как о многосоставном существе, в котором столько всего намешано, что сколько ниток не выдергивай, а всё канат получается. И каждую-то ниточку нужно исследовать, а дальше – каждую полюбить всем сердцем, как свою собственную. Каждый человек есть канат бесконечных возможностей, в каждом есть всё, чтобы быть совершенным, поэтому каждому отмерено множество разных дорого, но путь будет один для всех – любить и способствовать процветанию царства Любви на Земле. Встав на путь исследования человека в Любви, Истине и Красоте, открываешь для себя поистине бескрайние горизонты самопознания и постижения мира.
