28 октября клуб рассматривал творчество Николая Лескова, который отметил в этом году 190 летний юбилей. «Однодум» — короткая повесть из цикла о русских праведниках. Городничий Рыжов – цельная, незаурядная личность. «Дочитавшись до Христа» он по христовым заветам живет и правит в своем городке. Кому на радость, кому на горе, кому на смех. А вот идеальный ли он тип чиновника и человека клуб разбирал на встрече…
 

И несколько строк об авторе «Однодума»..
В русской литературной классике Лескова принято относить к писателям второго ряда. Такая классификация конечно условна, понятна, но думается, несколько не точна. Лесков стоит сам по себе. Особняком.
И действительно, второго такого художника не сыскать. Рискну назвать Лескова русским Сервантесом. Это важно обозначить особенно в эпоху всеобщего упадка духовных и физических сил, наступающих гамлетизма и нигилизма. Галерея его героев столь инакова и неподражаема, а вместе с тем – так колоритна, что диву даешься, как русская литература в попытке познания мира, России и самой себя, проворонила такие алмазные типажи как очарованный странник — Иван Флягин, Голован, Левша, Однодум, Ахилла из Соборян, Дормидонт Рогожкин из Захудалого рода и многие другие? Думается, писатели-дворяне слишком были сконцентрированы на своем узко корпоративном сообществе, его проблемах и болезнях, чтобы серьезно и объективно изнутри прочувствовать и познать свой народ и духовенство. Согласимся, что даже гениальный Тургенев (земляк Лескова по Орловсщине) в охотничьих записках лишь худжожественно-поэтически воспел крестьян со своей дворянской колокольни, убедив русское образованное общество, включая Александра второго, что народ мил и состоит сплошь из хорей и калинычей, которым срочно следует дать свободу. Однако, тот же Иван Сергеевич искренне обижался и недоумевал, как эти самые крестьяне после отмены крепостного права почитали его не за благодетеля, а за обманщика, утаивающего от них землю. Ведь свободы без земли по их разумению быть не может. И от обиды на неблагодарных уехал барин обратно в свой Париж      
   По словам Горького, Лесков  «все силы, всю жизнь потратил на то, чтобы создать положительный тип русского человека». Не будем, впрочем, излишне идеализировать лесковских героев. Недостатков у них куча, ровно как и достоинств. Однако, именно в единстве и борьбе противоположностей и познается метафизика русского человека, его характер. Лесковский герой – почти былинный персонаж, гибрид Иванушки дурачка с Ильей Муромцем. Он нестяжатель, пытающийся жить инстинктивно по сердцу и совести, часто геройски жертвующий собой ради правды и блага других людей. Но вместе с тем, этот герой спонтанен, не способен к аналитическому мышлению и часто действует наобум, напоминая слона, наводящего порядок в посудной лавке. Согласимся, что такая характеристика во многом вполне справедлива и для Дон Кихота. Правда лесковский коллективный герой в отличие от своего испанского собрата наделен недюжинным здоровьем, лихим нравом и оптимистичным, неунывающим характером, которые все вместе превращают его в мифического чудо-богатыря, готового к любым подвигам ради чьего угодно блага окромя своего.
 Думается, что в русской литературе только Лесков смог отыскать и создать настоящего народного героя своего времени. И этот коллективный герой столь разительно отличался от страдающих и обессиленных «героев» дворянской литературы, что диву даешься разрыву и несхожести этих двух типов, принадлежащих в корне одной языковой и религиозной культуре.
 При всем уважении к Толстому с Достоевским, их Платон Каратаев, старец Зосима и Макар Долгорукий всего лищь капли в океане дворянских страданий и страстей.
 Лесковский герой всегда маргинал, живующий по своей правде. Он часто непредсказуем, взбалмошен и даже опасен. В нем борются бунт и смирение. В стране крепостных – он одинокий странник, жертвенно борющийся за всеобщее счастье. И никто не знает, чего можно ожидать от этого дюжего богатыря. Даже сам он не ведает. Во истину – национальный тип. Медведь шатун. Согласимся, что качества эти присущи во многом и родному отечеству.  
 Лесков пишет затейливо и прихотливо, с завитушками и языковыми узорами, вырезая причудливые полусказочные формы, переносящие читателя в иную, то ли забытую, то ли утраченную Россию. Язык его сложен, богат, иконописен и, увы, совершенно не жизнеспособен сегодня. Видно, что автор получает огромное удовольствие, сознательно выводя своей языковой кистью миры патриархальной Руси, народной архаики и русских праведников – лесковских Антиков.
 Известно, что к циклу рассказов о праведниках Лесков приступил, задетый высказыванием его старшего коллеги – Алексея Писемского, утверждавшего, что в «России нет ничего кроме дряни».
 И трудно сказать, остался бы он в советское время в пантеоне русской классики (Писемский, кстати, практически позабыт), если бы не его народные герои, классово близкие горьковским босякам и трудовому крестьянству. Еще труднее определить его будущее, но скорее всего, рискну предположить, что литературное наследие Лескова будет все более и более уделом специалистов и языковых эстетов, а не широкого читателя     

Лескова не любили при жизни. Как либералы, так и патриоты. Одни его осуждали за кляузы и нападки на революционеров и нигилистов, другие за «клевету» на священников. Лесков не прогибался ни под кого и гнул свою линию. Как не прогибались и его герои.
Однако согласимся, что идеализация лесковских героев, водворение их на пьедестал, умиление и поклонение им опасны хотя и понятны. Лесковский герой — замечателен в своей русской изначальной первооснове, но он, как тип идеального русского человека далек от завершенности, оставаясь замечательным чудаком с хрустальным сердцем и соломенным умом. Трудно представить, например, вменяемого современного родителя, желающего узреть в своем отпрыске, скажем Однодума в законченном виде. Без грамоты, школ, книг, культуры, образования. И хорошо, если этот Однодум начитался библии, а не чего-нибудь  другого. Выход здесь думается, заключается в том, чтобы, выражаясь сравнениями, Дон Кихот, оставаясь собой, сделал бы эволюцию в сторону Гамлета. Чтобы коллективный лесковский герой начал познавать и осознавать себя и мир. Чтобы жажда познания, пробудившись в нем, усиливалась и развивалась без утраты тех замечательных первооснов, качеств и воли, которыми Николай Лесков наградил своих героев, обессмертив их на века.      

Вдогонку о Лескове (Алексей Чурбанов)

1) Перечитал «Однодума» и ещё несколько произведений. Не узнал Лескова, каким знал или представлял его раньше.

Здесь он показался мне замечательным этнографом, любящим и умеющим передать тонкости провинциального русского быта, культуры, человеческих отношений, вплоть до обустройства местного управления (так как сам чиновничал).

Всё же что касается характера, жизни и борьбы главного героя показалось мне вплетенным в этот этнографический орнамент и составившим его часть. В каком-то смысле Рыжов и не является самостоятельным героем, он не «объёмен». Он — воплощение всего лучшего, что могло бы быть в уютном, но несовершенном русском провинциальном мире. И он плоть от плоти этого мира, не выходит за его рамки, за что и вознаграждается орденом и долгой жизнью.

Только сейчас заметил, что в таком относительно раннем произведении Лескова имеются гоголевские черточки в описании священства.

Это потом Лесков обрушится на РПЦ что твой Толстой. Его ненависть к Иоанну Кронштадтскому и его публичным проповедям известна и ярко описана, в частности, Павлом Басинским. Лесков писал об Иоанне Кронштадтском так: «А слава его (Иоанна Кронштадтского) и глупость общества всё растут, как известный столб под отхожим местом двухэтажного сортира в уездном городе. Зимой на морозе это даже блестит, и кто не знает, что это такое, — тот принимает это не за то что есть. Но мерило одурению – это верное» (из письма Лескова Толстому 1890 год).

2) Перечитал также «Леди Макбет Мценского уезда» — повесть, написанную Лесковым в 1864 году, т.е. практически в то же время, что и «Однодум».

Оценил смелость и мастерство автора, но большого удовольствия, честно говоря, не получил. Удивила перемена во всём, как будто писал другой человек. Нет больше «русского этнографического орнамента», любовно рисуемого автором, нет сокровенных героев. Здесь всё абсолютно по-европейски. Герой-индивидуалист (лет через десять сказали бы — сверхчеловек) против всего и всех (даже не против Бога — Бог уже умер, не помню только до того, как это обнаружил для себя Ницше или после).

Интересно, что Лесков не ищет причин извне: в обществе, семье, укладе и т.п. (как это делал Толстой в «Анне Карениной» или Островский в «Бесприданнице»), это всё его не интересуют. Его интересует сам процесс распада личности под влиянием дьявольской страсти, описанный

подробно, убедительно, даже с любованием. При этом автор пребывает в некотором отстранении (тоже очень по-европейски), своего отношения к происходящему прямо не выказывает, но препарирует мастерски. Не зря, думаю, Дмитрий Шостакович взял сюжет повести в основу либретто своей оперы «Катерина Измайлова». Повесть оказалась вполне созвучной страстям начала двадцатого века.

3) И, наконец, перечитал известный очерк Лескова «Еврей в России», благодаря которому автор (почти) избежал причисления себя к сонму «антисемитов», куда по делу или на всякий случай включали и включают русских авторов, пишущих на русскую тему. Хороший очерк. Рекомендую.

Алексей Чурбанов