30 сентября 2021 года клуб открыл новый сезон. Встреча целиком была посвящена жизни и творчеству Дани Миронова – яркого, талантливого человека, оказавшего большое воздействие на становление и развитие нашего клуба. На 30 сентября Данила находится уже 63 дня в реанимации после перенесенной инфекции ковида. Ниже приводятся статьи и замечания, посвященные Даниле

 

                                                                                                     

                    А.Гайдышев.                                                                                                                                                                                                                              

                  

                                    Мой друг Даня Миронов 

                                                                                                                                                                                                                    

  Данилу я увидел впервые весной тринадцатого года у нас в клубе на Макарова. Он пришел по приглашению Ирины. Сама Ирина предварительно рассказала мне о нем, как об очень интересном человеке, с которым они успели выпустить совместную философско-публицистическую книгу и который, будучи врачом, с ее точки зрения, писал талантливо прозу, что роднило его с Антоном Чеховым.
 Данила появился немного раньше. Элегантный, выше среднего, с умными глазами, пронизывающими насквозь и необыкновенной живостью во всем, он с первого взгляда оставлял приятное и немного загадочное впечатление. Мы обменялись несколькими фразами и я понял, что передо мной человек глубоких книжных знаний…

 В клубе в тот день обсуждался гончаровский Обломов. Данила молчал всю встречу, вежливо слушая участников и изредка вставляя реплики типа «интересно» или «любопытно».. В фигуре и позе его чувствовалось некоторое напряжение, но цепкий и умный взгляд говорил, что тема обсуждения ему близка и здесь он человек не случайный. Когда клубные завсегдатаи, включая меня, высказались, я предложил ему взять слово. И тут началось….  На наших глазах этот спокойный, доселе молчавший человек вдруг начал заполнять собой все немалое пространство литературной гостиной. Прибавляя темп, напор, он стремительно овладел вниманием слушателей и не ослабевал хватку. Богатая лексика, в которой то и дело проскальзывали тогда еще мало понятные слова латинского происхождения на подобие модуса, дискурса, топоса с загадочным обаянием перемешивались у него со слегка архаичными речевыми оборотами из помещичьего быта тургеневско-толстовского разлива, как и ссылками на труды известных и не очень деятелей мировой культуры со времен античности. Диапазон его знаний и интересов, ровно как и манера донесения поражала. Это был тот случай, когда форма и содержание совпадают в идеальном сочетании. Артистичен, напорист, свеж и оригинален в своих суждениях и чрезвычайно бережен к роману Гончарова, он рассматривал и вертел им с таких сторон и углов, что напоминал мне чемпиона по скоростной сборке Кубика Рубика. Только вместо граней куба он вертел гранями культуры, философии, истории и литературы. И действительно, искрометные тезисы и аргументация Данилы разбирали и собирали в целое сюжеты, литературных героев, русскую классику, человечество. Я видел и ощущал активно работающее сознание, мышление, рождающее здесь и сейчас гипотезы и опирающееся на многовековую европейскую культуру в качестве источника аргументов и выводов. Захваченный всецело тем, что говорит, он буквально заворожил клуб, втягивая нас в воронку мыслей, выстраивающихся в единое целое. Помню, как обсуждая Штольца, он вышел на анализ немецкого характера и духа, поставив перед всеми вопрос: «Как мог этот народ породить фашизм, почему культура и философия Германии не смогли их остановить»? И тут он уже вступил на свою любимую почву – философию. Блистательно выискивая аргументы в работах Канта, Ницше, ссылаясь на Гегеля и Хайдеггера, он рождал собственные сложные, оригинальные концепции выбора немцев, показывая и объясняя на примерах их мотивы, проистекающие из философских взглядов..

Мы любим все — и жар холодных чисел,
 И дар божественных видений, 
Нам внятно все — и острый галльский смысл,
 И сумрачный германский гений.

Это было сто процентов про него. Он всем интересовался, все любил и казалось все было ему внятно. После выступления последовали вопросы. Об ответах судите сами..
 — Вы так много знаете, столько прочитали книг, а сколько вам лет?
 — Мне одновременно и тридцать пять и две тысячи…
 — В смысле? Поясните..
 — Две с небольшим тысячи лет – возраст европейской культуры с периода античности и до дня сегодняшнего. Я прожил и проживаю его вместе с Фалесом, Гераклитом, Платоном, Декартом, Кантом, Кьеркегором и Хайдеггером через знания, оставленные ими в их трудах.
 — А как вы относитесь к России?
 — У меня две родины – Россия и Мировая культура… 

Так в моей жизни и жизни клуба появился Даня. За восемь лет он стал мне близким другом и, пожалуй, самым ярким и активным членом нашего «Синего жирафа». Он искренне любил жизнь. Нет, любил – ему не подходит, его дух – продолжает любить жизнь, жену и детей, маму, друзей и человеческую культуру, служению которой он посвятил себя.

  Признаюсь, что Даня повлиял на меня сильнейшим образом. Он стал естественной моей частью. Не буду его идеализировать, было в нем много противоречий, комплексов и качеств, не близких мне. Но по главному – он всегда был личностью огромного человеческого измерения, ставшей для меня одновременно другом и той щукой, которая держала и продолжает держать в интеллектуальном тонусе. Я получил в его лице превосходного тренера и одновременно спарринг партнера на долгие годы на ринге под названием мировая Культура. Он атаковал практически непрерывно, пархая бабочкой и жаля пчелой. Я больше оборонялся, предпочитая бить наверняка. 
 Отношения наши были сложны и имели много уровней. Я знаю, что он искренне любил меня как друга и человека, но при этом, называл то эстетом, то интеллигентом, то драконом. Не редко позволял себе он выходки в мой адрес и в адрес клуба, которые я считал недопустимыми. Во мне он видел «настоящего русского» со всеми плюсами и недостатками родной культуры и потому обрушивал часто шквал обоснованных и не очень обвинений, вешал ярлыки. Наши встречи с глазу на глаз разительно отличались от клубных встреч. Без зрителей, он скорее позволял быть себе самим собой, раскрывая в наших бесконечных, льющихся рекой беседах главные сущностные вопросы.
 Метафорой жизни Дани является горящая свеча, а если вернее – пламя свечи, которое он всеми силами старался заставить гореть сильнее. В фильме Тарковского Ностальгия есть сцена, где главный герой в исполнении Олега Янковского проходит по дну засохшего бассейна с горящей свечой, а дойдя до конца – умирает. Умирает с ощущением исполненного долга
 Пламя от даниной свечи жизни было огромным. И даже сейчас, когда он уже два месяца находится на тонкой грани между двумя мирами, а его свеча тлеет, я точно знаю, что его земной путь не пройден, а свеча лишь притухла на время. Также я знаю, что его пламя живо во мне…
 .   
  Он очень тонко чувствовал, понимал и переживал трагизм нашего времени. За последний год, мне кажется, в нем произошел драматический слом. Он стал больше говорить о категорическом неприятии надвигающегося будущего, нежелании участвовать в нем. Говорил, что к этому миру и человечеству у него уже нет вопросов. Дух его скептицизма и отрицания разъедал даже те твердыни, которые были его знаменами в последние годы. Все чаще я стал слышать, что он мечтает сдать все жизненные экзамены, выйти и больше в этом мире не появляться. Чувствовалось, что он устал. Это тревожило. Он дрогнул…   

 Много раз мы встречались с ним в разных местах за эти истекшие годы. У него, у меня, в Рощино, на даче у Димы, в многочисленных кафешках. Он говорил, что я нужен ему, что во многом ориентируется на меня, как на здоровый центр, которого лишена наша Россия, называя меня своим то старшим, то младшим братом. Я ценил эти наши с ним встречи, там было больше подлинной человеческой глубины, искренности.
 
 Этим летом я приехал к нему в Кивенаппу по соседству с моим домом в Рощино. Он хвастался только что отремонтированным таун-хаусом, своим кабинетом, великолепной библиотекой, недавно перевезенной из города и выставленной тут навсегда.
 — Здесь теперь моя духовная обитель, — с сентиментальной гордостью заявил он.
 У окна стоял дубовый кряжистый стол с лампой. На шкафах белели гипсовые бюсты Сократа и Сенеки. Вокруг все было тщательно продумано и подобрано. Тут Даня, иногда грешивший с моей точки зрения некоторой эстетской аляповатостью, превзошел себя и выложился безупречно. Я чувствовал и понимал, что этот кабинет долгие годы вынашиваемый им в идеях и мечтах наконец материализовался и он, как хвастливый мальчишка, сдавший экзамен по любимому предмету, ждет слов одобрения и поддержки от меня, чье мнение ему небезразлично.

– Буду жить теперь здесь и летом и зимой, буду ездить к тебе, будем гулять по лесам и общаться. Человеку нужен человек.
 Я искренне радовался его пацанскому задору, устремленности в завтрашний день, его семейному счастью. Жена, сын и дочь все были рядом с ним и все излучали радость и гордость за свой общий дом и жизнь, открывающуюся впереди.
Он собрал вещи, и мы поехали ко мне. Просидели всю ночь: жарили мясо, потягивали коньяк, топили камин и беспрерывно говорили о культуре, литературе, философии и жизни. В шесть утра мне не пришло в голову ничего лучше, как вслух читать ему любимые чеховские рассказы. Он скрежетал зубами, но слушал и иногда одобрительно кивал, что я расценивал, как нашу общую с Чеховым победу над этим умником-хулиганом. Говорили мы о боге, об одиночестве, о любви, об упадке культуры и человечества. Он снова и снова хвалил наш клуб, говоря, что в мире, где все несовершенно мы попытались сделать большое общее дело. И он, еще не так давно критиковавший клуб, уже говорил, что ждет начало сезона и скучает по нашим встречам. Ждет Достоевского и Лескова. Угомонились мы лишь в 10 утра. В 12 часов за ним приехала жена с сыном. Мы обнялись. Прощаясь, он сказал: — Ты дойдешь… 

 

                                                                        

 

                                                     Евгений Анучин
                                                                                                      старейший член клуба

  Мощный творческий дар и талант даётся Богом не просто так. Талант налагает огромную ответственность на того, кому он был вручен. С высоты своего возраста могу сказать, что Данила считал, что держит Бога за бороду, а такое не прощаемо. В схватке с Богом как и в схватке с природными стихиями победа всегда будет не на стороне человека. Многие из нас, как наделенные творческим огнём, так и не наделённые им, в меру своей непомерной гордыни думают иначе. И это часто оборачивается против человека. Бог не играет в кости? Он вообще не играет, он лишь наблюдает и ждёт от нас понимания мерности своих сил.

 

 

                                                                                        

 

 

                                                А. Ломоносов

     Критическая заметка по монографии Данилы Миронова «С ВЕРОЙ В ЧЕЛОВЕКА» (Этико-антропологические воззрения русских физиологов второй половины XIX века)

Так получилось, что я, выступая в апреле этого года в клубе «Синий жираф», затронул проблему человека (смысла нашего бытия) в свете той формы духовной деятельности, которая непосредственно имеет отношение к русской классической литературе, а значит и к жизнедеятельности всех членов клуба. (Доклад носил название – «Русская литература в поисках ответов на религиозно-философские вопросы»). К этой форме духовной деятельности Данила Андреевич всегда относился и продолжает относиться возвышенно-философски, т.е. как тому «серьёзному сознанию», по выражению Льва Толстого, без овладения которым мыслить разумно, категориально просто невозможно. Поэтому мы с ним могли подолгу (как правило, у меня в комнате на Боровой) спорить о проблемах художественного способа мировосприятия, анализируя творчество Достоевского, Лескова и Толстова, преимущественно. Однако чем особенно привлёк моё внимание и доброе дружеское расположение, хотя и не без творческого напряжения, Данила Андреевич? Не скрою, тем, что он, всерьёз проштудировав мои книжки – «Возвращение к себе» (2007), «Время собирать мысли» (2010) и «Путь в Софию» (2014), уже становился для меня важным соучастником и споспешником общего философского дела. Однако со своей стороны, можно сказать, он меня зацепил уже в те «далёкие» времена своим особенным подходом к движению на пути к сугубо философскому самопознанию. Дело в том, что проблему человека он стремился раскрывать, отталкиваясь от уровня эмпирического, естественнонаучного исследования, а именно, вникая в суть трудов русских физиологов второй половины XIX века!

В своей монографии он доказывает, что естественнонаучная мысль в России не только пронизана религиозным и этико-антропологическим содержанием, но, по сути своей, определяется логикой развития этого глубинного содержания. Иначе говоря, развитие мысли в сфере опытной науки невозможно без опоры на её духовное основание. Эта невозможность, пусть интуитивно, но в ранний период становления русского естествознания учитывалась его представителями.

Конечно, проще всего абстрагироваться от своего архэ (духовной первоосновы) и мнить, что будто бы «физики» могут обходиться без «лириков», т.е. без художественного, религиозного и философского постижения истины. Однако к чему всё это привело? К поклонению новым формам фетишизма – вере не в человека, не в его божественно-духовную суть, а в цифровой техно-прогрессивный поток, искусственную интеллигенцию и прочую небезопасную иллюзию. В итоге мы имеем тотальный духовный кризис, или, выражаясь по-христиански, страшный суд (кризис по-гречески означает суд), чреватый самоуничтожением человечества. (В последней моей книге «Логосу внимая», по содержанию которой нам с Данилой ещё не раз предстоит скрестить шпаги, речь

идёт о разумном исходе человеческой истории). Однако вернусь к книге Д.А. Миронова.

Автор верно ухватил тот момент развития эмпирической науки в России, когда она ещё не оторвалась от своей пуповины, связывающей её с верой в духовное, божественное единство мира, без которого просто невозможно понять суть всего живого, органического. То, что организм состоит из органов, в этом нет проблемы, но проблема в том, чтобы понять, как они внутренне связаны, составляют единство? Напомню, что уже Кант своим учением о рефлексирующей силе суждения отрицает все ходячие в его эпоху механические представления о единстве целого и частей в органической природе. Здесь, так же как и в искусстве, особенное содержание определено всеобщим содержанием. Популярно выражаясь, сошлюсь на Пушкина, который это всеобщее основание связывал с божественным присутствием в поэтическом творчестве – «вдохновенье – признак Бога». Во всём есть всё, но всё – это единое и неделимое внешним образом начало. И в организме, подчёркивает Кант, «всё есть цель и в то же время средство», ничего в нём нет бесцельного, бессмысленного. Поэтому нам небезынтересно обратить внимание на то, как и в каком направлении происходит развитие русской мысли в форме эмпирического способа познания в области такой науки как физиология. Именно эмпирический способ познания, который для И.М. Сеченова, И.П. Павлова и И.И. Мечникова был определяющим, с необходимостью приводит учёных к принципиально необъяснимому опытным путём итогу познания природы организма. И вот уже научное воззрение А.А. Ухтомского, предметом которого стала деятельность «живой системы», «организма как целого», смело «можно определить как выход из физиологии в биологию» (Миронов Д. А. С верой в человека. – СПб., 2011. С.150-170). Так что важнейший шаг навстречу философскому познанию единой духовной основы всего живого, к познанию единства Sinlichen и Ubersinlichen, как сказал бы Кант, был сделан представителями отечественной опытной науки. Основа всего живого, по Шеллингу, есть бессознательная поэзия духа, поэтому прав Данила Александрович Миронов, доказывавший, что без гуманитарного образования русских учёных, способствовавшего их духовному развитию, естествознание не стало бы подлинно научным, целостным знанием. Всё оставалось бы на уровне сказанного в «Фаусте»: «Знакомы части ей, известен ли предмет? Безделки в нём, духовной связи, нет». Однако, поскольку организм и произведение искусства являются особенными способами реализации всеобщего единства мира (Это я буквально цитирую недавно ушедшего Линькова Евгения Семёновича. По случаю смерти этого, несомненно, великого философа – 14.07.21, мы с Данилой обменялись своими признаниями этому ЧЕЛОВЕКУ).