Описка Достоевского.

 16 февраля 2017 года в литературной гостиной прошла очередная встреча клуба. Тема – «Село Степанчиково и его обитатели» Достоевского. Первое после длительного затишья произведение как ни странно не произвело эффекта в обществе, на который рассчитывал автор. Причин этому несколько, но главная, думается – близорукость писателя. Ведь время выхода «Степанчикова» — 1959 год- канун тектонических преобразований и реформ в российской жизни. Думается общество, распаленное ожиданиями не восприняло роман о помещечьей жизни из прошлого.  Герои Достоевского не заняты ничем кроме извечных выяснений отношений друг с другом. Бывший шут – Фома Фомич стал властелином умов и центром жизни генеральши, ее сына полковника и их многочисленного окружения. Человек пустой, капризный, недалекий, Фома талантливо манипулирует всеми, и все прогибаются под него. Как же так вышло? Ответ очевиден: — Опискин заполняет собой пустоту и скуку провинциального дворянства, у которого нет мыслей и дел. Он становится как бы шутом наоброт. Орудие Фомы – «его образованность и творческая сущность», расцветшие в интеллектуальном и культурном вакууме провинциальной жизни. Комедия по форме, перекочевывая в русскую жизнь, становится трагифарсом. Образ Фомы ярок, экспрессивен, хорошо запоминается. Не случайно у Степанчиково такая богатая театральная жизнь. 
 Клуб обсуждал тему живо, задорно. Произведение было прочитано всеми с интересом. Автора сегодня особо никто не критиковал. Большинство участников отметило психологизм произведения. Как ни странно, в тексте романа одним из участников было найдено множество ссылок на «законы русского духа». Говорили о недостатке сознания, не выработке характера, отсутствии поведенческих правил. Но не смотря на весь полемический задор, Достоевский в целом сегодня всех примирил и даже к злополучному Фоме клуб отнесся по-рыцарски снисходительно и терпимо. Четыре часа оживленных споров и дискуссий, несколько выпитых чайников чая и горящие глаза членов клуба – это «Синий жираф».                        

 Председатель клуба – Гайдышев А. Г.

            Статья Данилы Миронова к встрече клуба.
               Канатчикова дача: тотальность лжи и лицемерия.

(Ф. М. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели)

На успех этого произведения у читательской публики Достоевский очень рассчитывал после возвращения из ссылки. За прошедшее время в литературных кругах его имя уже успели позабыть, легкая, изящная повесть-фарс должны была вернуть славу былых лет. Однако оглушительного успеха не получилось, повесть была принята вяло, рецензии были критические и мало вразумительные, от него ждали чего-то иного, торжественный въезд в литературу на белом коне откладывался.

Тем не менее, Достоевский во все время оставался гением: с самых первых строк «Бедных людей» до последних абзацев в «Дневнике писателя». В каждом произведении он делал маленькое открытие, которое только спустя время обретет понимание у узкой аудитории и бессмертие в веках.

В повести «Село Степанчиково и его обитатели» он развернул панораму психологических типов, сродни гоголевским, с акцентом на главный персонаж — Фому Фомича Опискина. У героя всё говорит само за себя и всё двусмысленно: Фома — это, конечно, Фома-неверующий, который в данном случае усилен ещё и дублирующим отчеством, т. е. Фома дважды неверующий. В контексте остается фигура Фомы Аквинского — учителя и проповедника католической церкви. Не имея веры, Опискин, словно малограмотный школьник, тужится учить всех основам нравственности и благочестию, не имея на то никаких оснований. Здесь просматривается отношение Достоевского к католической церкви, апофеозом же размышлений станет «Легенда о Великом инквизиторе». Под католической, как, впрочем, и под православной религией, он понимал извращенное, неподлинное учение Христа. Христианская проповедь в течении почти 2000 лет привела к появлению атеизма, а вместе с ними массового общества, революций и капитализма, при которых человек окончательно оторвался от исконных основ бытия. Все последующие герои его романов — люди отчужденные от себя самого, от мира, от плана трансценденции, потому и совершают они преступления, ибо «не ведают, что творят». Ранее открытое подполье маленького человека позволяет писателю далее исследовать психологический характер такого типа и его социальное воплощение в современной культуре. Фома Опискин — человек рессентимента: уязвленного

самолюбия, завистливый, мстительный, злой. На глазах читателей рождается необычный социальный тип, который весь есть один сплошной изъян, однако имеющий магическое влияние на окружающих, как удав на кроликов. Чем же объясняется такое влияние?

Изначальное желание Достоевского показать образ русского Тартюфа вышел боком, оказалось, что русская публика сама по-большей части и есть этот пресловутый рессентимент: охотно смеется над французами за их распущенность, вот только в своем глазу самосознания бревна не замечает. Начатая Гоголем тема лжи и лицемерия русского общества, которое само себя оторвало от нравственных и религиозных ценностей, привело к появлению нового социального типа с темным подпольем и столь же гнилым фундаментом — резонера, обличителя, атеиста, социалиста, утописта, в общем, беса, который раздует свою бесовщину до идеи мировой революции и похоронит Россию под обломками своего мракобесия. Не только в болезненной фантазии, но и по части насилия и террора мы превзошли самые страшные сны всех французов земли, утопив свое отечество в бесправии и насилии. Кажущийся безобидным Тартюф, на самом деле страшное чудовище — лжец и лицемер, который затаился в каждом русском.

Достаточно лишь однажды потерять веру в святыни, связь с самим собой как образом божьим, отделить себя от мира природы, замкнув в узкие рамки социума — и появляется такой вот тип «образованца», который распекает всех и вся за все уязвимые места, которые только есть. Получается у него это потому, что сам он есть одна большая универсальная уязвимость. Зная цену унижения — он умеет мастерски унижать, понимая необходимость правды — он будет рачительно биться головой в поисках правды, пока лоб не расшибет в укор всем, воплощая запрос на покаяние — каится до истошности — мастер-лицедей в жанре «чего изволите». Изучив все пороки своих соотечественников на собственной шкуре, он владеет их психологическими особенностями как музыкант-пианист, нажимая в нужное время нужные клавиши. В условиях общественной деградации нравов становится очень несложно спекулировать на высоких тонах, педалируя низкими. Страшно даже не то, что такой Фома имеет власть над умами — в семье не без урода, в обществе не без лидера. Выясняется, что балагур-шут-петрушка на самом деле и есть самая настоящая власть общественного мнения. Достоевский

пытается недвусмысленно намекнуть, что журналюги, вроде Опискина, опискивают русскую читающую публику в толстых литературных журналах, формируя искаженный образ мира и безликую прослойку мещан-обывателей, порождая «мертвые души», которые живут в поле неподлинности — болтовни, двусмысленности и кривотолков. «Пророк» общественной нравственности на поверку оказывается растлителем всего, что ещё нравственно даже не пыталось созреть.

Слишком долго засиделся русский народ в религиозном гнезде. К моменту модернизации европейских стран мы оказались неподготовленными в духовном смысле. Существование государства нового типа возможно при условии всеобщности закона, иные пути ведут лишь к тирании или анархии. Однако закон имеет созидательную силу, только если реализуется право. Право же своими корнями уходит в нравственную толщу народного самосознания. Нельзя сказать, что нравственности нет в народе, вот только не соединяется она в праве. Не вызрело право в русском самосознании: моя личная моралька при мне, а до всеобщего права мне дела нет, оставьте меня в покое. Именно пробел в понимании и, соответственно, в реализации права при всегда жестком законе случился в России: закон карающий право — одновременно и нонсенс, и горькая правда жизни. Никакая самая высокая нравственность вне права, понятого институционально и обще культурно, не в состоянии противостоять холодному закону и полицейской машине государства. Вне права — закон больше не закон, именно так к этому и относится испокон веков русский человек. Право воспитывается столетиями, развивается в гражданском обществе, закрепляется в культуре. Не то у нас — и нравственность, и право, и закон — всё тонет в тотальности лжи и лицемерия: есть закон — это святое, но выполнять его необязательно, поскольку права даны только как фикция, чтобы их покачать, когда разрешат, ну а нравственность — это моё личное, интимное дело, его к данному разговору никак не пришьёшь. Вот в таком расколотом состоянии и существует то, что мы называем по традиции русским обществом. За церковь, как за спасительный круг, цепляется общество утопающих, но спастись оно может только ценой очередного предательства себя, потому как не вера, а самосознание может спасти. Единожды предав себя, остается только бесконечная ложь и предательство в веках. Фома Опискин победил в каждом из нас, и

пока мы не опознаем его в себе, до тех пор не будем знать — чем же мы все-таки болеем.

Есть, конечно, и более простой фокус обывателя, который сработал во времена Достоевского, отчего повесть прошла мимо и не была осознана:

«В Россию можно только верить…».

Что скажет сегодня село Степанчиково?!