Каких только героев не было в русской литературе! — аристократы, купцы, интеллигенция, крестьянство, мещане. К началу ХХ века появляется еще один тип героя — босяк, который на первый взгляд и в герои-то совсем не годится. Тип этот до крайности любопытен и, думается, мог произрасти исключетельно на просторах матушки России. Ожегов определяет феномен босяка так: «опустившийся человек из деклассированных слоев населения». Определение точное, но недостаточное. Точное по форме. Таких – (ожеговских) «босяков» хватает везде по миру, но, думается, только в России могли появиться Челкаш с Коноваловым.
 Вор Челкаш и пекарь Коновалов – незаурядные личности, богато одаренные природой. В них есть сила, красота, характер. Почему же они оказались на дне жизни? Да и на дне ли? Вот тут, думается, и кроется загадка русской души, которую так трудно понять представителям Запада. Русский человек – максималист по своей природе. Ему свойственно стремление к абсолютно совершенному царству бытия и вместе с тем чрезмерная чуткость ко всяким недочетам своей и чужой деятельности. «Иванильичевщина» для русских губительна, это понимает большинство русских писателей и мыслителей, в этом спасение и одновременно проклятие нашей страны. Проклятие в том смысле, что отвергая идеологически чуждую России модель среднего человека с его обывательским, благоустроенным, пошлым миром, мы обрекаем себя на шарахания из огня в полымя и вечные эксперименты.
  Конечно Горький любит этих своих босяков. Ведь они, в отличие от того же Ивана Ильича живут полной жизнью. Эта жизнь непроста, беспутна, часто преступна, но это жизнь. Говорит Горький так: «Я видел, что хотя они живут хуже „обыкновенных людей“, но чувствуют и сознают себя лучше их, и это потому, что они не жадны, не душат друг друга, не копят денег».Вспомним сокола, который даже будучи смертельно ранен, жаждет неба, битвы и жалеет «несчастного» ужа, которому не дано изведать пережитого им счастья. В «Челкаше» автор делает из вора почти сверхчеловека, в то время, как обычный крестьянин – Гаврила с его побуждениями и мыслями удосуживается лишь жалости и даже презрения. Идеализация Горьким босяков понятна, ведь они свободны духом, их счастья не купишь деньгами, женщинами, должностями.  «Босяки», думается, имеют глубокие родственные связи с представителями других классов и сословий, прописанных в отечественной литературе. Разве «живой труп» — Федя Протасов с его добровольным уходом из комильфотного «иванильичевского мира» не есть ему антитеза и родственная босякам душа? «Стыдно и невозможно так жить» — говорит Протасов, душа которого томится и болит не меньше Коноваловской души. И тот и другой с самоотречением и упоением вычеркивают себя из жизни. Да и благополучный с первого взгляда барин – Обломов в своей квартире на Гороховой, за пределами которой нет для него стоящей жизни и человека, недалеко ушел от Протасова и Коновалова. Поразительно, но симпатии и любовь русских читателей принадлежат не деятельному Штольцу, а мягкотелому и изнеженному бездельнику Обломову. И выбор этот, конечно же не случаен. Это выбор сердца. Думается, русские люди наделены особой религиозно-чувственной интуицией, позволяющей им отстраниться от всего в жизни наносного, искусственного. Отсюда и та неуемная боль, томление, которые сопровождают русского человека на пути к истине. Эти боль и томление хорошо угаданы и прописаны в Печерине, Рудине, Ставрогине и Версилове, Вершинине и дяде Ване. Вспомним как раз вершининские слова: «русскому человеку в высшей степени свойственны мысли о возвышенном, но почему в обычной жизни он берет так невысоко»? Хочется сказать г-ну Вершинину: «Именно потому и берет он так невысоко, что не видит для себя земного совершенного идеала бытия. А то что видит — не принимает». Русские – нация максималистов: «Либо все, либо ничего», «пан или пропал» — середины не дано. Поклоняясь святости, но, не имея сил и характера ее достигнуть, русский человек часто с самоотречением летит в пропасть греха, желая нащупать самые его глубины, разрушая свою жизнь. Таковы Челкаш и Коновалов. Но в этом полете, последнем полете сокола есть несокрушимая жажда свободы и правды жизни.
  Конечно, Горький не столь наивен, чтобы идеализировать весь босяцкий мир. Вспомним, хотя бы рассказы «Страсти-мордасти», «Двадцать шесть и одна» и уже обсужденную в клубе пьесу «На дне». Вот где действительно дно и прежде всего духовное. Без воли и мысли, существуя, но не проживая жизнь, теряя смыслы и человеческое достоинство, они – по форме все еще люди, но содержанием уже напоминают стадо животных, отданных провидением на заклание. В это сонное, полумертвое царство и врывается Горький — Данко, давая надежду и освещая путь.
 
 Не стоит думать, что проблема босяков может быть решена уровнем их образования и контролем за потреблением алкоголя. Мнение распространенное, но скорее - поверхностное. Две трети обитателей современных ночлежных домов по статистике имеют высшее и среднее образование и на улице оказались совсем не из-за пристрастия к алкоголю. По многим причинам, теряя свое жилье, эти люди автоматически теряют элементарные человеческие права: право на работу, медицину, пенсию, право голоса на выборах. Без пресловутой прописки-регистрации их де-юре нет, так появляются «живые трупы». Напрашивается аналогия с крепостным правом: пока крестьянин прикреплен к земле (ревизская душа) у него есть какие-никакие права и обязанности, у беглых крепостных прав нет никаких.
 

 Участники обсуждали тему живо, обращаясь к жизни автора, ища в ней ответы на вопросы. А вопросы к автору были… Горького обвиняли в необъективности, раздвоенности, идеализации своих героев и даже плагиате (ведь первым коснулся босяцкой темы Короленко). Обвиняли, правда, не все, зато все единодушно признали, что читали рассказы с удовольствием, почти не отрываясь и образы горьковских босяков получили вечную прописку в золотом фонде русской классической литературы. 
 Дискуссия удалась, несмотря на немногочисленный сегодня состав участников. В следующую встречу клуб отправляется в гости к молодому помещику Нехлюдову, чтобы глазами этого барина взглянуть на жизнь его крестьян и попытаться им помочь. Но нужна ли крестьянам такая помощь? Итак, Лев Толстой — «Утро помещика» — 24 декабря в 17.00.
 Несколько выпитых чайников чая, три часа общения, горящие глаза – это «Синий жирафъ».

Председатель клуба.